Он сегодня такой харизматичный! Высокий, статный, с открытым лицом и раскатистым баритоном. Стоит на импровизированной сцене и играет самого себя: читает собственные стихи, которые я  слышу, наверное,  уже в пятый раз. А она – самая обыкновенная, ничем не примечательная. Серый свитерок, потертые джинсы, старенькие сапоги.   Чуть покачивает аккуратной шатеновой головкой, слегка улыбается и глядит на него, глядит. Его чугунные рифмы тонут в ее бездонных карих глазах. Она ему явно симпатизирует.
     Он  чем-то напоминает молодого Ельцина. То ли царственной осанкой,  то ли манерой растягивать слова и рубить воздух рукой. Правда, в отличие от своего тезки, Боря Ветров не призывает к демократии и справедливости. В своих стихах он, как Бродский, любит эффектные позы. «Я ухожу от женщин без слез, без прощаний…» Пожалуй, он и на Бродского чем-то похож.
     Эх, будь я на четверть века моложе, я бы в него сейчас влюбилась, честное слово! Как Алечка, которая чем-то похожа на меня прошлую: такая же романтичная,  также мечтает о славе и учится на журналиста.  Но в отличие от меня образца 1988 года, мое нынешнее альтер-эго совсем не интересуется политикой. Это теперь немодно. Аля пишет стихи и публикует их на собственной страничке известного портала. Стихи наивные, с неточными рифмами и ритмическими сбоями. О несчастном старике, о несчастном художнике, о несчастном ученом и его несчастном ученом коте. Впрочем, у меня в ее возрасте кроме жалости ко всем несчастным, тоже практически ничего не было. А у Алечки уже есть собственная страничка в Интернете.  
     На прошлой неделе она попросила меня проанализировать ее творчество, и сегодня я сказала все, что о нем думаю. Наверное, я поступила жестоко. Со мной ведь тоже не сильно церемонились двадцать пять лет назад. Аля расплакалась. Боря вступился за нее горой.
     Мы с ним ровесники. Романтический возраст у нас обоих давно закончился.  Я с трудом втискиваюсь в  старое пальто, из которого выросла за зиму. Боря галантно помогает Але  облачиться  в пуховичок, натягивает поношенную кожаную куртку и широким жестом закидывает шарф за плечо. В мою сторону он бросает надменный взгляд. После этого мы втроем учтиво раскланивается.
     Заседание нашего клуба подошло к концу.

     До метро нам по пути с Натэллой, которой по возрасту я гожусь в дочери. Ради собственного удовольствия она пишет нехитрые вирши с глагольными  рифмами и тоже ведет страничку на портале.
    - А знаешь, - ни с того ни с сего говорит она, - по-моему, эта новая девочка влюбилась в Черного Барона.
     - Да что ты говоришь? – деланно удивляюсь я, хотя думаю о том же. Натэлла по специальности психолог, и людей «раскусывает» с первой встречи. О ее творчестве я стараюсь отзываться только положительно. О творчестве Черного Барона я предпочитаю не говорить ничего.
     Черный Барон –  псевдоним Бори Ветрова. Почти у всех завсегдатаев нашей поэтической тусовки есть псевдонимы. Все пишут доносы на самих себя и читают их друг другу по пятницам. Придуманного имени и прожитой жизни  пока нет только у Алечки.
    - Смотри! – дергает меня за рукав моя спутница. – Смотри, фонарик счастья полетел!
    Мы идем по Арбату в сторону Смоленской.  Бутафорские фонари освещают дома-декорации. Под ногами хлюпает снежная каша. Никакого счастья я тут не вижу.
     - Да вон же, вон! – точно Ильич,  Натэлла указывает протянутой вперед рукой курс на счастье. – Вон, за «Самоцветами».
     Я соображаю. Тут повсюду ювелирные магазины. Какой из них она имеет в виду?
     - Над старыми «Самоцветами»? – уточняю на всякий случай.
     Во времена моей молодости на Арбате был только один ювелирный.
     - Ну да, - невозмутимо поводит норковыми плечами Натэлла.
     Наверное, ее шуба – моя ровесница.  
    Я поправляю очки на носу и с трудом замечаю между Калошиным и Кривоарбатским переулками маленький огонек. Он плавно поднимается вверх, становясь все меньше. Такие же фонарики я видела в прошлом году в Крыму. Там их запускали десятками каждый вечер, а потом на пляже валялись круглые острые «крышечки» из-под сгоревших свечей.
     - Да, - вздыхает Натэлла. – Вот так и мы. Когда что-то горит внутри, тебя словно вверх несет. А как только потухнет – ты уже на земле.
     Я рада, что она переменила тему. Мне не нравится обсуждать чужую личную жизнь. Лучше уж про китайские фонарики. Конечно, Натэлла, как и я,  не верит в их магическую силу. Мы идем дальше, старательно обходя лужи. Поравнявшись с памятником  Окуджаве,  мы обе, точно по команде,  вдруг оборачиваемся.  Светящаяся точка над «Самоцветами» пропала. Мы стоим в грязной жиже. Пора прощаться.  
     Спускаясь по ступеням в гулкий вестибюль, я вдруг ловлю себя на мысли о том, что этот фонарик запускали  Черный Барон с Алечкой. В открытой сумке Бориса я как-то заметила  что-то оранжевое. Да нет, ерунда, отгоняю я глупую мысль. Он же взрослый человек!
     Как-то одна писательница поделилась со мной, что у нее не получается  выдумывать литературных персонажей:
     – Ну просто не могу написать: «Иван Иванович стоял у окна.» Какой Иван Иванович? У какого окна? Надо  писать о том, что знаешь.
     Я тоже не могу представить себе, чтобы в районе Арбата сорокапятилетний мужчина запускал бумажный фонарик вместе с двадцатилетней девушкой. Хотя, почему бы и нет? Тем более, на Арбате. Такое романтичное место. Я чувствую ревность  к Алечке, чья молодость еще в самом разгаре. За вагонным стеклом мелькают подземные фонари.

    В следующую пятницу заседание клуба проходит без меня. Я преподаю копирайтинг в институте на вечернем отделении. Учу будущих продавцов счастья сочинять рекламные речёвки. Про фонарики, Борю  и Алечку думать недосуг. Рекламные тексты даются мне гораздо труднее, чем поэтические.
     Лишь через два месяца, когда занятия закончились, а Арбат вошел в свои берега, я снова спускаюсь в наш подвал. Но никого из знакомых тут больше нет. По обрывкам фраз догадываюсь, что здесь проходит семинар по эффективным продажам.
     Тогда я звоню Натэлле, узнаю, что нового. Она называет мне адрес кафе, куда переместилась пишущая братия.
     - А Алечка больше не приходила, - зачем-то добавляет  она.
     - А Барон? – не выдерживаю я.
     - Как всегда, - усмехается она. – В своем репертуаре!
     Спустя еще месяц  я  вдруг вспоминаю название института, в котором учится мое альтер-эго и  нахожу телефон этого учреждения.  Аля удалила свою страничку с портала и о ней ни слуху ни духу. В Москве так легко затеряться, особенно если ты стер все свои файлы! Я почему-то чувствую беспокойство за  чужую мне девушку.  
     Дозвонившись в учебную часть, вдохновенно вру, что мне срочно нужно вызвать студентку Зайцеву на конференцию по копирайтингу. Коллега на другом конце провода сообщает, что та отчислена, но все-таки  называет номер телефона.

     Мы встречаемся в том же самом кафе, где зимой читали друг дружке свои графоманские творения. Теперь тут пусто. Нет даже маркетологов. Алечка плохо выглядит.  Разговор не клеится. Я уже в сотый раз проклинаю себя, что вмешиваюсь в чужую личную жизнь.
     - Слушай, а зачем ты удалила свою страничку? – пытаюсь я как-то начать. – У тебя же хорошие стихи!
     - Но они вам не нравятся! – в ее взгляде дерзость уже уступает место усталости.
     - Ну, почему же? Просто ты писала о том, что выдумывала. А это не всегда получается убедительно. Знаешь, даже известные писатели не всегда могут выдумать своих героев. А ты еще только начинаешь.
     Она старается держаться независимо, но я чувствую, что у нее в горле слезы. Я тоже терпеть не могла, когда от меня требовали отчетов по личным вопросам.
     - Слушай, я узнала, что ты ушла из института. Это правда?
Алечка опускает глаза, чтобы я не видела, как они покраснели.
     - Понимаете, - с трудом выдавливает она, - я даже подумать не могла, что он такой….
     - Харизматичный? – подсказываю я.
     - Нет, - она всхлипывает. – Что он такой нечестный!
     Я начинаю выдумывать самые печальные сценарии, но стараюсь держаться как можно спокойнее. Я же все-таки преподаватель!
     - Но институт-то здесь при чем? У тебя что, «хвосты»?
     - Я не заплатила за полгода, и меня из-за этого отчислили.
     Я вспоминаю, что Аля учится в коммерческом вузе. Способности здесь играют самую последнюю роль. Я уже готова предложить посильную финансовую помощь.
     - Тебе что, родители денег не дают?
    Но Алечка только качает своей шатеновой головкой:
     - Я устроюсь работать, вы не думайте! Я уже в три редакции позвонила! Я обязательно восстановлюсь на следующий год.  Понимаете, я ему все деньги отдала, которые мне на институт дали. Он говорил, что у него бизнес, и надо срочно выкупить партию товара. Он обещал отдать через две недели. А я, - она поднимает на меня огромные карие глазищи, полные слез, - я прямо влюбилась в него. В тот вечер, когда мы китайский фонарик запускали.
     - Только влюбилась? – на всякий случай уточняю я.
     - Ну да. Мы тогда пошли гулять по бульварам. Он мне стихи свои читал. А на следующий день я ему тридцать тысяч принесла, как он просил.
     Я вздыхаю с облегчением:
     - Ну, тогда ты еще легко отделалась!
     Мы допиваем свой чай и выходим на Арбат. Стоит солнечная погода, повсюду гуляют парочки. Мы тоже идем рядышком, и со стороны нас, наверное, можно принять за маму с дочкой.
     - Знаешь, - на прощание говорю я, - ты все-таки верни свою страничку на портал. Ведь у тебя, наверняка, много новых стихов. Ты пиши о себе, и тогда будет легче. Как будто огонек в тебе зажжется, и тебя вверх потянет. Как китайский фонарик. А в институте восстановись, ладно?
     От майского солнышка Алечка порозовела. Я верю, что она справится. Да и в Черном Бароне – кто его знает? – может, совесть проснется.
     А мне пора в метро. У меня сегодня опять занятия по рекламе. Мне уже не до поэзии.
     Уже подъезжая к своей станции, я услышала в вагоне знакомый баритон.
     - Уважаемые пассажиры! Ваше хорошее настроение пришло к вам прямо сейчас. Китайские фонарики счастья – их можно запускать вместе с любимой девушкой, вместе с ребенком, вместе с друзьями!  Пока фонарик летит вверх, загадывайте любые желания. Они обязательно сбудутся! Самые романтические встречи, самые незабываемые впечатления! Один за сто, три за двести, пять за триста и десять всего за пятьсот рублей. Настраивайтесь поскорее, потому что завтра я приду к вам снова!
     По вагону пробирался Боря Ветров в своей засаленной кожаной куртке. В одной руке у него была знакомая мне сумка, а в другой – оранжевый бумажный шарик.